– Толя, а у тебя была невеста?

– Да. Была. Временная. Беременная. Ха-ха-ха…

­– Толя, а ты вообще женщин любишь?

– Да. А как же – конечно. Когда есть. Ха-ха-ха-ха…

– Толя, а если очень страшная? Бывает же.

– Всё равно буду. Я не пугливый. Ха-ха-ха-ха-ха…

– Толя, а вот женишься, и так же всех баб будешь любить?

– Конечно, буду. И жену свою не забуду. Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

– Ну, ты, Толя, бессовестный...

– У каждого своя совесть. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-хииии…

По содержанию этого небольшого диалога сразу можно кое-что понять про Толика. Во-первых, это остромыслие и быстромыслие, а ещё оригинальномыслие. Что? Нет таких слов в русском языке? Но смысл понятен? А другие слова для этого парня просто не подойдут. Во-вторых, это темперамент. Мне не приходилось встречать другого человека, обладающего темпераментом сангвиника в чистом виде. Смех Толика можно было слушать, как пение кенара.

В середине семидесятых поставленная система финансирования промысловых разведок дала первый сбой. Кто-то шибко умненький решил: «Хватит им и половины того, что давали раньше». Пришлось «трижды морякам» унизиться до уровня «дважды моряков»: организовывались чисто промысловые рейсы с полной комплектацией экипажей и промысловым планом. Это, к счастью, долго не продлилось, но «проверку на вшивость» прошли и матросы, и мастера добычи и обработки, и наши капитаны (рыбохваты), и оборудование судов, тоже непривычное к таким нагрузкам. И не все выдержали испытание, и не всё выдержало. Но не будь такой «тренировки», не стал бы личный состав управления «Запрыбпромразведки» лучшим, по крайней мере, на всём нашем Западном бассейне (на севере, юге и востоке были свои разведчики).

В таком вот тяжёлом, и физически, да и морально, рейсе довелось мне встретиться с матросом второго класса Анатолием Анатольевичем Дориным. Жили мы в одной четырёхместной каюте: два матроса-рыбообработчика и два инженера-научника, – так уж получилось. Это в обычных научно-поисковых рейсах сама должность инженер-гидролог или инженер-ихтиолог имеют налёт некой привилегированности. Шутка ли, ради их работы и сам рейс состоится. Соответственно, живут инженеры в обычном разведовском рейсе на БМРТ в двухместной каюте с умывальником на главной палубе, и, как говаривал про членов научной группы герой нашего рассказа, «в нейлоновой рубашке на работу ходить могут, ха-ха-ха…»

Судно наше называлось «Волгарь», но промышлять мы вышли не на великую русскую реку, а на северо-запад Атлантики, где волна шибко не любезная – злая волна, северная. Каюта досталась нам самая носовая по левому борту, дальше уже только боцманская «крахоборка», форпик да цепной ящик, а время было зимнее, так что штивало нас по взрослому.

Меня Толик особенно зауважал, потому что мы с ним оба по верхним ящикам разместились. Так и заявил:

– Я тебя, Денисович, больше уважаю, чем Борю, потому что ты выше его на целый метр, а то и полтора. Ха-ха-ха-ха… Притом ты достиг моего уровня. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-хииии…

Слушать Толика было, конечно, приятнее, чем канарейку, но не всегда так расслабленно, как птичку: приходилось напрягаться. Истинный смысл сказанного не до всех доходил и не сразу, а до некоторых не доходил и вовсе. Поэтому половина экипажа Толика считала придурком. А кем ещё: смеётся даже от подзатыльника, говорит чего – непонятно, и ни от какой работы никогда не отказывается. Придурок, точно, потому что не такой, как все. Зато вторая половина хорошо к Толику относилась: он здоровый, молодой, сильный, добрый и всегда весёлый. Рыбмастер не нарадуется на «матросика»: куда ни поставь, хоть на самую тяжёлую операцию – ну, там, на аппарат, на выбивку, в трюм – ему всё в радость. В пререкания, как другие, не вступает. Рыбцех прибрать – пожалуйста, из-под пайол выгрести – пожалуйста, при этом ещё и «похихичет». Старпом тоже его проверил: гальюнчики будил драить до подъёма – ничего, только попросил:

– Александыр Палыч, вы бы мне женский гальюн доверили. Ха-ха-ха…

– Зачем?

– Хочется, аж мочится. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-хииии…

И старпом от него отстал. Не рискнул женскую комнату ему доверить. Это было бы уж слишком.

Без работы Толик ни секунды не сидел. Расплетал концы «трофейного» пропилена и производил мочалки во множестве. Может, они не самые лучшие получались, но быстро. Толик их всем дарил, приговаривая всякие банальности: «Мойся, не бойся. Ха-ха-ха… Или: «В чистоте – залог здоровья. Ха-ха-ха-ха…» Или, вспоминая четверостишье Маяковского, которое он пытался заучить когда-то давно с фанерного стенда, висевшего у них в деревне около сельсовета. Стихи были написаны разноцветными буквами под изображением загорелого крепыша в сатиновых штанах: «Нет на свете лучше одёжи, чем после баньки свежей кожи (заметьте, недалеко от текста). Ха-ха-ха-ха-ха… Или – уж совсем интимно: «Не протрёшь мочалкой попу, продуханишь всю Европу. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-хииии…»

И даже при скверном настроении, при раздражении и усталости, Толины «примитивчики» лечили нас, помогали.

Кроме меня и моего коллеги ихтиолога Бори Сидорова с нами в каюте жил Витя Холодов, тоже матрос, тоже второго класса, но уже «волосан». Витя к тому времени протрубил матросом восемь лет без малого. И хотя он в отличие от Толика имел приличное образование (строительный техникум), с морями пока завязывать не планировал. Витя был в каюте вроде «старшого» – серьёзный парень. Пытался ввести дежурство, но какое там, Толик всегда отбирал у любого из нас орудия наведения чистоты и делал всё сам.

– Витя – старшой, хоть и не шибко большой. Ха-ха-ха… А почему старшой? Потому – у него пальцы кулачные, а у Боба – музыкальные, а мы с Денисовичем выше всех – возвышенные значит. Так вот. Ха-ха-ха-ха…

Однажды во время массового чаепития в каюте Толик по этому поводу восторженно заявил:

– У нас каюта такая самая, такая самая – самая съедобная. Ха-ха-ха…

Зашла речь о фамилиях. Поиздевались над Бобиком – такую фамилию носил сменный рыбмастер. Посочувствовали старпому Дуракову, который был хорошим человеком и далеко не глупым. Порадовались за Сашку Матросова, матроса из соседней каюты.

– Судьба у тебя такая, – отметил Толик, - на роду написано матросом быть.

– А тебе самому чего там написано? - огрызнулся Сашка, который чай в нашей каюте (на шару) пил регулярно. - Дорин-Мудорин! - Тебе тоже матросом ходить написано, только не на БМРТ, а на доре (так называется большая лодка, которую использовали на кошельковом промысле – разводили две половинки невода).

– Ха-ха-ха… – живо откликнулся Толик. – Только не угадал ты. Моя фамилия из благородных происходит. Дед мой до революции Фон Дорин звался.

Ну, тут уж прыснули все хором. Не тянул Толик на потомка Фонов… Ни осанкой, ни манерами, ни «ха-хами» своими, ну, не тянул. Посмеялся со всеми и Толик, но как-то сдержанно, не в полную силу. Видно, всё-таки, обидно ему стало. Это ему-то, про которого Витя говорил: «Хоть дерьмом в него кидайся, он всё равно ржать будет».

А рейс шёл своим чередом. Тяжело шёл в трудах праведных. Работали в основном на мойве в районе БНБ (Большая Ньюфаундлендская Банка). Наука приспосабливалась, как могла, к промысловой деятельности судна. Не промысел к науке, а наука – к промыслу. Я как единственный на судне океанолог делал «притраловые» батитермографные станции в ночное время (во время выборки и отдачи тралов) и к утру строил «кривенькие», черновые разрезы, по которым утречком определялись, куда лучше сместиться на «хлебное» место, – а днем отсыпался. Матросы же, как и положено, пахали восемь через восемь, да ещё практически ежесуточно на три часа бегали днём на подвахту. Надо было видеть, с какой невероятной осторожностью Толик передвигался по каюте, как гонял всех «шумунов» (его лексикон), когда случалось мне спать, а ему бодрствовать. А когда мы вдвоём с ним садились «почайпить» (тоже Толикино сложное словечко или словосочетание?), он очень старался мне угодить: то леденец какой-нибудь откопает, то вчерашнюю заначную булочку переломит. Разговоры один на один у нас происходили задушевные, и Толик почти даже не смеялся.

– Я вот на старпома хочу пойти учиться, – однажды в таком разговоре сообщил мне Толик своё самое сокровенное.

– Понимаешь, друг, ты парень способный, мог бы не только старпомом, но и капитаном стать, да кем угодно, но сначала учиться надо.

– Так я и собираюсь как раз вот на старпома.

– Толя, тебе среднее образование надо, чтобы потом дальше учиться. Но на старпома не учат нигде. Старший помощник капитана это должность такая. Сначала школу надо закончить. Сейчас заочная школа моряков у нас прямо в рыбном порту есть. Я тебе помогу оформиться, ну а после уже можно в мореходку среднюю, на судоводителя, но начинать придётся с третьего, а то и с четвёртого штурмана.

Да, уважаемые читатели! Толик с грехом пополам закончил только четыре класса сельской школы, и всё. Потом работа. Сначала подпаском, потом пастухом.

Голод. Самый настоящий. Зимой нарежет на чугун печурки картошку кружками прямо в кожуре – вот тебе и ужин и завтрак:

– Такая вот «фря»… Ха-ха-ха…

Благо картошки в подвале, где Толик жил с больной мамой, всегда было навалом – она прямо кучей всегда лежала в углу их жилища. На обед, бывало, поддаивал коровок в консервную банку, когда стадо подальше от деревни паслось. Так и выживал. Ни папу, ни деда своего, Фона, Толик не знал вовсе, одна только мама у него была, и та всё время болела. Плакала. Толик жалел её очень, старался смеяться больше, так вот и привык.

Холод. Случалось ему в предзимье, когда на лужах по утрам уже ледок становиться, в одних китайских кедах стадо выгонять.

– Зайдутся ноги – сил нет. Корова лепёшку наложит – я туда. Кеды через плечо – и в «босолапку». Остынет лепёшка, я следующую свеженькую высматриваю – и в неё. Так в коровьих лепёхах и согревался. Ха-ха-ха… Гляди вот – все пальцы на ногах целые. – И Толик с охотой оголял и демонстрировал свои нижние конечности.

Когда мама его отмучилась, Толик в город подался. На учебном судне «Кола» получил свое «образование». В солидном с виду удостоверении сказано: «… закончил курс обучения по шестичасовой (вписано от руки) программе… и получил квалификацию матроса-рыбообработчика …». Обладатель «образования» очень гордился этим удостоверением. Чтобы показать «коры» мне, два дня канючил удостоверение у старпома под предлогом того, что ему якобы нужно снять копию для поступления в заочную школу моряков. Эта идея действительно завладела Толиком. Он нашёл программу за седьмой класс, кажется, и с моей помощью осваивал алгебру, геометрию, физику и химию. Даже мочалки вязать прекратил. Впитывал всё – просто как губка. Я не исключаю, что через пару лет Толик получил бы желанный аттестат без отрыва от производства, а там, глядишь, действительно мог бы и в мореходку поступить. Но судьба его сложилась не так.

Шестимесячный рейс подходил к концу. «Волгарю» было определено следовать на «подменку» на остров свободы – на Кубу. Там экипаж должен полностью меняться на новый, а старый – на заслуженный отдых, самолётом в Москву. Без отдыха предстояло работать только пароходу, всем его двигателям и промысловым механизмам. От БНБ до Кубы ходу не много, почти на юг, поэтому переход от студёной зимы в жаркое сияющее лето получился резким и не всем дался просто. Лазарет гудел от неожиданно сопливой, местами бледно-зелёноватой, местами ярко-алой обгорелой, пузырящейся публики. Почти все вылезшие на солнышко пообгорели, но только не наш герой. Толик просто парил над палубой, он был счастлив: вдруг у него появилось свободное время. Как и все остальные, Толик проводил его под солнцем, но абсолютно никакого вреда его коже это не принесло.

Однажды, по ходатайству судового комитета (местный профсоюз) при молчаливом согласии первого помощника (помполит, или комиссар), капитан, в нарушение всех инструкций, разрешил купание. Это невероятно приятное действо – морское купание. Дело было где-то в Саргассовом море в пределах знаменитого Бермудского треугольника, при полном штиле и абсолютно чистом небе. Пароход чуть подшевеливала мёртвая зыбь. Двигатель вырубили – и тишина. На корме в левом кармане повесили трап, и жаждущие омовения спускались там. Сначала разрешили купаться партиями по пять человек, потом по десять, потом всё смешалось «в доме Облонских», народ оттягивался по полной, самые отчаянные прыгали солдатиком прямо с планширя. Судовой врач сбросил свой белый халатик и тоже сиганул, даже сам помполит фырчал на воде где-то рядом со мной.

Вы не купались в открытом море в таких условиях? Обязательно сделайте это. Ощущения самые необычайные. Я, например, всё пытался себе представить, что подо мной бездна протяжённостью в несколько километров, нырял на пару метров в глубину и пускал пузыри, при этом в памяти всплывали финальные строки из «Мартина Идена». Сколько я нежил своё забывшее солнце, отягощённое севером тело – не знаю: может быть, десять минут, может, полчаса – но когда, продрейфовав пару метров за корму, стал выгребать к трапу, сил почти и не осталось. Еле-еле дотянул до спасительной перекладины, и, чуть отдышавшись, начал медленное восхождение по трапу… Вылез с улыбкой, но ощущения были не из приятных: мутило и покачивало, как после употребления. Конечно же, не я один оказался в таком неожиданном положении. Через несколько минут после моего мучительного подъёма в воде у трапа образовалось целая очередь таких же не рассчитавших свои силы бедолаг. Но это было ещё полбеды. Несколько коротко стриженных головёнок задёргалось за кормой. Штиль-то он штиль, да только течение оказалось не таким уж слабеньким. Не все смогли выгрести к трапу. Капитан стоял на крыле белый, как мел. Было несколько беспорядочных указаний-бестолковок, надвигалась паника. И только один «недоумок» Дорин, со своим «образованием», притащил длинный шкерт (дежурную выброску), обвязал себя и, сунув прочную хребтину в руки крепким ребятам из палубной команды, заскользил по слипу. Шибко умные руководители ещё и опомниться не успели, а Толик уже тянул, придерживаясь за шкерт первого «утопленника». Потом он сделал ещё три ходки, уже под руководством помполита, как положено… Но за кормой вне зоны досягаемости осталось ещё два человека. Никто опять ничего не предложил. И опять Толя, не дожидаясь ценных указаний, молча отвязался и, прихватив два спасательных круга, поплыл к удаляющимся от судна людям.

Кончилось всё благополучно. Дед (старший механик) срочно прекратил затеянную по случаю профилактику двигателей, дал питание на кранбалку шлюпки, и минут через двадцать мы все наблюдали, как в полумиле от парохода грузились наши пострадавшие.

– Толик, да ты у нас герой!

– Ага, к верху дырой. Ха-ха-ха…

– Толик, как ты всё-таки сообразил так быстро?

– Так я испугался больше всех… Ха-ха-ха-ха…

– Толик, а если бы первый помощник тонул, ты и его спасать бы кинулся?

– Конечно, все мы твари божьи… Ха-ха-ха-ха-ха…

– Ну, это ты неправильно решил. Ведь «добро» не тонет. В следующий раз не спасай.

– Нет. Всё равно буду. Не утонет, так уплывёт, и на судне некомплект случится. Мне за него работать тогда придётся. Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

– Слушай, Толик, а если женщина упадёт, будешь?

– Буду! Женщину обязательно буду! И на воде, и под водой буду! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-хииии…

На судовом собрании, посвящённом предстоящему заходу, передаче дел по заведованиям и перелёту, капитан лично пожал руку багровому от смущения и удовольствия Толе. Я иногда смотрю на фотографию запечатлевшую этот торжественный момент в жизни Анатолия Дорина…

Мы готовились к перелёту. Паковали свой нехитрый скарб. Фотографировались. Особенно блаженствовал Толик. Он бесконечно перемерял свои новые рубашки (в том числе и нейлоновые), купленные на ларёк на борту транспортного рефрежератора «Скалистые горы», на который Толик ходил выгружать рыбопродукцию, и там так удачно («безденежно») отоварился. На перелёт Толя выбрал себе лёгкую, в дырочку, белую косоворотку и не снимал её больше, так она ему нравилась. Достал всех расспросами: о Гаване, об аэропорте, о самолёте ИЛ-62 (он и на внутренних линиях никогда не летал), о венгерском городе Будапеште, где мы должны были совершить промежуточную посадку, и, наконец, о столице нашей Родины городе-герое Москве. И если кто отвечал слушал со вниманием, не прерывая.

Когда мы подошли к Гаване и двигались вдоль бетонной набережной Малекона, смотрели на непреступный легендарный замок-тюрьму, у стен которой, уходящих отвесно в море, кишели акулы людоеды-трупоеды, популяции, рождённой самим этим мрачным сооружением, у Толика рот не закрывался от удивления и восхищения. Но на этом и закончилась его «везя». Оказалось, что в прибывшем нам на смену экипаже не хватало матросов. И помполиту, по закрытой связи, пришло указание найти добровольцев на следующий рейс.

– Ага, дураков нет, целый год безвылазно на БНБ пропахать, это у любого крышу снесёт, – ответил на предложение Витя Холодов.

Примерно так же и другие отвечали:

– Силком не заставишь!

– Всех денег не заработаешь.

– Мне здоровье дороже.

– Мне жена этого не простит, точно…

Но дурак, таки, нашёлся. Один-единственный дурак. Да, вы правильно угадали – это был Толя Дорин.

– Толик, откажись. Прошу тебя. Хочешь, я схожу к комиссару, хочешь к капитану? – уговаривал я его.

– Нет, Денисович, нет. Уже согласился. Нет. Теперь поздно. Денег, опять же, заработаю кучу, маме памятник поставлю, ведь я один у неё – больше некому. Я тебе письма писать буду, и учиться обязательно буду. Мы с тобой ещё походим… Правда?

Не случилось. В следующем рейсе вышло на «Волгаре» ЧП – на винт намотали. Это вообще одно из самых неприятных происшествий, позорящих судоводителей и имеющих далеко идущие финансовые последствия для всего экипажа – лишают премии. Да и не только финансовые: выговора развешивают, визы прикрывают – легко…

Вторым штурманом в тот раз был Ваня Шлыг, бывший профессиональный водолаз, он-то и рассказал мне эту мутную, печальную историю. Спасая не столько капитана и старпома, на вахте которого и произошла намотка, сколько свой собственный заработок, Ваня облачился в старенький гидрокостюм «Садко», напялил АВМ (отечественный акваланг) и погрузился к винту. Намотка оказалась хоть и серьёзной, но в принципе устранимой: нужно было срезать только капроновый фал, ваера (металлический трос), слава Богу, на винте не было.

– Минут пять резал я и наверх, холодно, да и тяжело, – рассказывал, как оно было, Шлыг. – После третьего захода снял всё с себя, ушёл греться. Прихожу, а Толик оборудование на себя напялил и ножичком помахивает. «Разреши», говорит. Черт меня под локоть подтолкнул, что ли… Знал же, что нельзя… Нет, махнул рукой… Рассказал ему всё как надо, сам на страховку стал. Каждую минуту сигнал-ответ. Всё о - кей. Через пять минут дёргаю три раза – подъём, мол. Нет ответа! Тяну конец – глухо! Не идёт! Сиганул, в чём был, в ледяную воду... Висит Толик недвижно, кончик за решётку ограждения зацепился. Сверху не взять было, снизу – запросто сбросил, за лёгочный аппарат его – и наверх. По ходу заметил, что винт чистый, успел Толик всё срезать. Прошло не больше двух минут, как он отрубился. Думал успею – спасу… А на палубе мне всё ясно стало: зубы ножом разжали, загубник вытянули, а воды в лёгких-то и нет – баротравма, значит. Как же так? Я же проверял – полные баллоны были! Гляжу на манометр, а он как в начале показывал, так и показывает – стрелка нисколько не сдвинулась. Сдох манометр, кончился воздух, и всадил в себя Толя из баллона «космического» вакуума. Лёгкие, конечно, в куски… Не стал я ничего говорить ни врачу – девчонка со шприцем бегала вокруг, ни ребятам, они ещё час мучали тело – всё равно бы не послушались…

Вот так Толя и закончил свой длинный рейс в «деревянном бушлате» в трюме, откуда он успел много коробов перекидать. В этот раз «скорейшего» возвращение не было – дали доработать. На берегу спустили всё потихоньку на тормозах, никого не уволили, не наказали даже. Заполнили кучу форм и отчётов о нарушении техники безопасности самим погибшим и «концы в воду». Наверное, Толя остался бы доволен, что никто не пострадал из-за него. Он ведь незлобивым был.

Притупилась острота трагедии – много лет прошло. Борис Акунин написал кучу своих произведений про Эраста и других Фандориных, его предков и потомков. Сейчас, когда я читаю эти его произведения, у меня перед глазами остро и ясно встаёт мой Толик Дорин. Который, понятное дело, не читал Акунина, никогда не имел невесты ни временной, ни, тем более, беременной, прожил всего двадцать два года, мечтал выучиться сразу на старпома и считал себя потомком благородной фамилии Фон Дориных.

ОБ АВТОРЕ. Полищук Михаил Иванович родился в Москве в 1948 году. После окончания Ленинградского гидрометеорологического института с 1972 года живёт в Калининграде, работает в АтлантНИРО. Инженер-океанолог. Кандидат географических наук. Член Союза писателей России. Член международной Гильдии писателей.